Волшебный корабль - Страница 142

142

Об этом единении редко упоминали всуе. Горожане не обсуждали его между собой, как не обсуждают необходимость дышать или неизбежность смерти. Что толку рассуждать о неизменном и неотвратимом? Точно так же Каолн не стала ахать по поводу морщин, которыми горе избороздило лицо Роники, или седины в ее волосах, хотя беспощадное время успело обтянуть кожей скулы прежней красавицы и собрать складками некогда скульптурную шею. А Роника старалась не слишком присматриваться к чешуйчатым наростам, нависавшим над глазами Каолн, и к странным мясистым буграм, видневшимся между ее густыми бронзовыми локонами. Все это были шрамы, которые приглушенный свет милосердно смягчал, но полностью спрятать не мог. Это были зримые раны, которые достались им обеим по праву рождения.

Как и их договор.

Они вместе наслаждались дымящимся чаем и несравненными лакомствами. Серебряные вилки и ложки позвякивали о тонкий фарфор, а за окном тихо дышал ночной бриз. Он тревожил ветряные колокольчики Роники, заставляя их перекликаться хрустальными голосами. За едой гость и хозяйка были просто соседками, собравшимися для угощения и приятной беседы. И это тоже было частью их договора. Несмотря на расстояние, пролегшее между ними, невзирая на все разногласия и различия, копившиеся поколениями, все — и старинные семьи Удачного, и торговцы из Дождевых Чащоб — вовеки не позабудут, что они когда-то вместе явились на Проклятые Берега. Явились как деловые партнеры, родственники и друзья. И таковыми им суждено было остаться навеки.

И потому время обсудить основную цель прихода Каолн настало только тогда, когда они насытились яствами, когда из чайника выцедили последнюю чашку остывшего чая, а разговор исчерпал себя и иссяк. Только тогда Каолн со вздохом приступила к надлежащим формальностям. Ибо торговцы Удачного давным-давно пришли к выводу, что именно формальность помогала наилучшим образом отъединить личные отношения от деловых. Переход от непринужденного разговора к казенному языку никоим образом не влиял на давнюю дружбу двух женщин. Просто в замкнутом мирке, где, хочешь не хочешь, родственники и друзья зачастую оказывались в делах по разные стороны, не было иного способа обойтись без лишних обид.

И Каолн начала:

— Живой корабль Проказница познал пробуждение. Что, кроме нее, вам было обещано?

Несмотря на еще не отболевшее горе, Роника искренне улыбнулась:

— Нам не было обещано ничего, кроме нее, и мы по доброй воле признаем это.

— Тогда и мы с радостью принимаем то, что было обещано нам взамен.

— А мы с радостью отдаем. — Роника на какой-то миг пожалела, что гораздо раньше не заговорила о недостаче. «Нет. Неправильно и нечестно было бы вмешивать дела в нашу дружескую беседу!» Но теперь, как ни тяжело ей это давалось, она вынуждена была сказать. Ситуация была необычной, и она с трудом подбирала слова. — Мы признаем, также, что в этот раз задолжали вам больше, нежели сумели собрать. — Роника вынудила себя держаться прямо и не дрогнув принять изумление, промелькнувшее в фиалковых глазах Каолн. — В нашей сегодняшней выплате не хватает двух мер. Мы просим присовокупить эту сумму к нашей следующей выплате, которую мы всенепременно отсчитаем сполна, включая сегодняшние две меры… и к ним еще четверть меры добавочного процента.

Воцарилось долгое молчание: Каолн размышляла. Обеим собеседницам было известно: законы Удачного оставляли ей изрядную свободу маневра в том, что касалось пеней за просроченную выплату. Роника готова была даже к тому, что злополучную недостачу потребуют выплатить в удвоенном размере и надеялась сторговаться на несколько меньшем проценте. Вероятно, для этого потребуется вся ее смекалка и опыт… Но когда Каолн наконец заговорила, то от звуков ее негромкого голоса у Роники кровь в жилах застыла.

— Долг платежом красен, — произнесла Каолн старинную формулу. — Если не звонким золотом, то живой жизнью.

Сердце Роники сперва споткнулось, потом понеслось вскачь. Что могли означать эти слова?… Она сурово напомнила себе, что торг есть торг, а стало быть, всегда можно столковаться на чем-то взаимоприемлемом… и, постаравшись, чтобы голос не очень дрожал, начала с наименее вероятного предположения.

— Я только что овдовела, — сказала она. — Но и будь мои траур уже завершен, вряд ли я могу подпасть под подобный залог. Я уже слишком стара, чтобы от кого бы то ни было рожать здоровых детей, Каолн. Я уже много лет назад потеряла надежду родить Ефрону нового сына…

Каолн осторожно заметила:

— У тебя есть две дочери.

— Одна замужем, а вторая сбежала из дому, — кивнула Роника. — Могу ли я пообещать тебе то, чем не в силах распорядиться?

— Так Альтия ушла из семьи?

Роника снова кивнула, ощутив знакомую боль. Боль неизвестности. Величайшее проклятие любой семьи, в которой есть моряки. Однажды кто-нибудь из них попросту пропадает, и домашние так и остаются в неведении, что за судьба его постигла…

— Я обязана задать этот вопрос… — Голос Каолн прозвучал почти виновато. — Того требует мой долг перед семейством. Не станет ли Альтия скрываться, не пустится ли в бега, дабы избежать исполнения нашего договора?

— Ты в самом деле должна была спросить, и потому я не стану таить обиды. — Как бы то ни было, Роника с большим трудом удержалась от леденящего тона. — Моя дочь Альтия — до мозга костей уроженка Удачного. Она пойдет на смерть, но не допустит нарушения семейного слова. Где бы она теперь не была, коли она жива — это значит, она связана договором. И она знает об этом. Если ты сочтешь нужным истребовать залог, и она об этом прослышит — она явится во исполнение клятвы.

142