— Иду! — немедля откликнулся Брэшен. Мигом скатился с койки и распахнул дверь. Он был почти уверен, что за ним явился старпом, которому в нынешнюю штормовую ночь потребовалась подмога. Но нет. Внутрь каюты нерешительно ступил Риллер. С его лица и волос каплями сбегала вода.
— Что случилось? — требовательно спросил Брэшен. Широкий лоб Риллера прорезала морщина. Он сказал:
— Да вот плечо чегой-то разнылось.
Одной из обязанностей Брэшена была врачебная помощь команде. Как ему рассказали, в начале плавания у них был на борту лекарь, но однажды ночью его смыло за борт. Когда же выяснилось, что Брэшен способен разбирать закорючки на этикетках баночек и бутылочек — его тут же приставили ведать остатками целительных снадобий. И кому какое дело, что очень многие притирки и бальзамы были, по его мнению, решительно бесполезны. Прочел наставление — применяй!
Вот и теперь он нагнулся над запертым коробом, занимавшим на тесном полу каюты едва не больше места, чем его собственный сундучок, и выудил ключ, висевший на веревочке под рубашкой. Отперев короб, он вытащил пузырек коричневого стекла с расписной зеленой наклейкой. Прищурился в неверном свете фонаря, рассматривая надпись…
— Похоже, прошлый раз я тебе эту же растирку давал, — сказал он. И протянул пузырек Риллеру.
Моряк таращился на него так долго, как будто от столь продолжительного рассматривания букв у него могло прибавиться грамотности. И наконец пожал плечами:
— Наверное. Тот раз нашлепка тоже зелененькая была.
Брэшен извлек из толстостенного горлышка широкую пробку и вытряс себе на ладонь с полдюжины зеленых пилюль. «Ну точь-в-точь оленьи говешки», — невольно усмехнулся он про себя. Он, пожалуй, нисколько не удивился бы, если бы они говешками и оказались. Три он спрятал обратно в склянку, а три отдал Риллеру.
— Глотай все сразу. И поди скажи коку, что я велел выдать тебе полмеры рома. Для заливания. И чтобы ты сидел на камбузе и грелся возле плиты, пока пилюли не подействуют.
Надо было видеть, как просиял старый моряк. Капитан Зихель не очень-то одобрял выпивку на борту, так что, вполне возможно, у Риллера с самого выхода из Удачного это была первая возможность промочить глотку. И не только рома хлебнуть, но еще и в теплом уголке посидеть… В общем, старый моряк преисполнился самой искренней благодарности. Брэшен, со своей стороны, понятия не имел, каким образом подействует снадобье. И подействует ли вообще. Но дешевый ром из запасов, предназначенных для команды, уж всяко поможет Риллеру крепко заснуть и не чувствовать боли.
Матрос уже собрался уходить, когда Брэшен заставил себя обратиться к нему.
— Тот мой троюродный племянник… ну, помнишь, я еще просил тебя за ним доглядывать? Как он тебе? Справляется?
Риллер пожал плечами. Покатал в ладони пилюли…
— Отлично справляется, господин мой. Просто отлично.
И в явном нетерпении взялся за ручку двери. Обещанный ром тянул его к себе, как магнитом.
— Угу, — сам того не желая, продолжал Брэшен. — Хочешь сказать, он знает дело и работает с толком?
— Так точно, господин мой, так точно. Славный парнишка. Уж я для тебя за ним присмотрю. Ниче с твоим Эттелем не случится.
— Ну и славненько. То-то мои родственники будут гордиться. — И Брэшен добавил: — Только чур, пацанчику чтобы ни полслова про наш уговор. Неча ему знать, что мы с тобой его опекать взялись!
— Так точно, господин мой. Ни полсловечка.
И Риллер вышел, старательно притворив за собой дверь.
Оставшись один, Брэшен прикрыл глаза и с чувством перевел дух. Вот и все, что он мог в действительности сделать для Альтии. Попросить доброго матроса вроде Риллера за ней присмотреть… Брэшен проверил засов на двери, потом запер короб с лекарскими припасами. Вновь забрался на койку… Вот и все, что он мог для Альтии сделать. Вот и все…
Потом он заснул.
Уинтроу терпеть не мог лазать по снастям. Он делал все, чтобы скрыть это от Торка, но тот обладал безошибочным чутьем истязателя. Десяток и более раз каждый день он под любым предлогом загонял Уинтроу на мачты. Когда же он понял, что с ростом практики у мальчика потихоньку притупляется боязнь, то принялся усложнять задания: например, поручал ему что-нибудь оттащить в «воронье гнездо». А как только Уинтроу спускался на палубу — приказывал нести это назад. В последнее же время он повадился не просто посылать Уинтроу наверх, но приказывал еще и выбираться на самый нок рея и стоять там с сердцем, выскакивающим из груди, пока не воспоследует команды слезать. Торк его попросту изводил. Самым прямолинейным, лобовым, предсказуемым способом. Уинтроу от Торка примерно этого и ожидал. Что его действительно удивляло, так это реакция команды. Издевательства, которым подвергал его Торк, они воспринимали как самое обычное дело. Если кто-нибудь вообще обращал внимание на то, что выделывал над ним Торк, это лишь забавляло матросов. Ни один и в мыслях не держал вмешиваться.
«И тем не менее, — размышлял Уинтроу, цепляясь за рей и поглядывая на палубу далеко под ногами, — все это — во благо». Ветер мощно мчался мимо, наполняя упруго растянутое полотнище паруса, и снасти пели от напряжения. Корабль равномерно раскачивался на ходу, и высота мачты делала качку особенно ощутимой. Не то чтобы Уинтроу начинало нравиться наверху… но возбуждение и восторг (вполне возможно, что гибельный) имели место определенно. Ему бросили вызов — а он его принял и выстоял. Если бы его предоставили себе самому, он никогда не пошел бы на такие испытания. Так что Торка следовало даже поблагодарить. Уинтроу сощурил глаза: ветер свистел в ушах и выжимал слезы. На какой-то миг он даже допустил в сознание крамольную мысль: «А что если в самом деле здесь — мое место? Может ли быть, что под личиной жреца вправду скрывается мореплаватель?…»