— Так, — сказал Кеннит. И мотнул головой пятому моряку: — Позаботься о моей женщине.
Дубленая рожа головореза расцвела красными и белыми пятнами:
— Да, кэп… есть, кэп… То есть как, кэп?…
Кеннит начал сердиться. У него было столько дел, а этим бестолковым приходилось объяснять каждый пустяк.
— Отведи ее на корабль. И пусть посидит пока у меня в каюте.
«Коли в городе вправду считают Этту моей женщиной, надо сделать так, чтобы им было до нее не добраться. Пусть не думают, будто нашли у меня уязвимое место… — Кеннит нахмурился, напряженно размышляя. — Ну, теперь-то я вроде все сделал? Все!»
Этта подняла запятнанную кровью простыню и царственным жестом накинула ее на плечи. Кеннит еще раз, последний, оглядел комнату. Его люди, и в том числе Соркор, улыбались восхищенно и так, словно не верили своим глазам. «Почему?… Ах да. Женщина…» Они-то полагали, что после сражения с шестерыми их капитану сделается не до баб. А он, оказывается, и не думал менять свои планы на вечер!.. Вот это мужик!..
На самом деле Кеннит руководствовался вовсе не похотью, да и женщина, щедро разукрашенная синяками, отнюдь не возбуждала желаний. Но уж это никого не касалось. Восхищаются — и хорошо.
Он кивнул засмущавшемуся пирату, которому поручил Этту:
— Пусть на корабле ей дадут теплой воды для мытья. И покормят. Да подыщите одежду, какая получше.
«Если уж придется держать ее у себя в каюте, так хоть чистую…»
Кеннит посмотрел на Соркора, и тот рявкнул на моряков:
— Все слышали, что кэп приказал? Живо! Бегом!
— Есть, — хором ответствовали пираты, и двое, которых он назначил гонцами, с грохотом умчались по лестнице вниз. Приставленный к Этте пересек комнату, стыдливо помедлил… а потом подхватил шлюху Кеннита на руки, словно ребенка. К некоторому удивлению Кеннита, Этта благодарно прижалась к широченной матросской груди.
Капитан, старпом и двое охранников стали спускаться, сопровождаемые моряком с Эттой на руках. На площадке навстречу им попалась Беттель. Бандерша заломила руки:
— Живой!..
— Ага, — сказал Кеннит.
Она оценила ситуацию и сердито осведомилась:
— Ты что, воображаешь, будто вот так просто заберешь у меня Этту?…
— Ага, — повторил Кеннит, проходя мимо.
— А мертвецы?!! — завизжала бандерша вслед морякам.
— Их, — ответил Кеннит, — можешь оставить себе.
Когда они выходили на улицу, Этта дотянулась до входной двери — и с силой захлопнула ее за собой.
…И все прошло бы прекрасно, если бы не вмешался этот жирный дурень, Давад Рестар…
Малта нашла деньги у себя под подушкой в то самое утро, когда папочка отправился в море. Она сразу узнала его не слишком-то разборчивый почерк: зря ли ей доводилось заглядывать в письма, которые мама изредка получала во время его плаваний. «Это тебе, моя подросшая доченька, — написал папа. — Зеленый шелк тебе очень пойдет». Внутри мягкого кошелечка отыскались четыре золотые монеты. Малта плохо представляла себе, какую сумму они составляли, — монеты были чужеземные, из какой-то державы, которую он посетил, путешествуя. Но вот то, что у нее будет роскошнейший бальный наряд, всем платьям платье, от которого Удачный попросту рухнет, — это никакому сомнению не подлежало.
В последующие дни на нее иногда нападали сомнения, но в таких случаях она сразу вытаскивала папочкино письмо, перечитывала его и уверялась, что папочка вправду ЭТО ей разрешил. И не просто разрешил, но даже помогал: деньги служили тому доказательством. («Попустительствовал…» — мрачно скажет впоследствии мама.)
Ах, ее мама была так предсказуема! И бабушка тоже. Бабушка не захотела пойти на бал Осеннего Подношения. У нее дедушка, видите ли, умер. И мама воспользовалась этим предлогом, чтобы заявить ей, Малте: «Никто из семейства Вестритов на бал не пойдет!» А значит, и вопрос о том, в чем идти — в детском платье или во взрослом, — отпадал сам собой. Пусть, мол, Рэйч пока продолжает учить ее танцам. Еще они ей подберут преподавателя хороших манер, а до тех пор Рэйч и этим займется. И это-де все, о чем девочке в ее возрасте следует мечтать.
Малту неприятно поразила суровость маминого тона. Когда же она набралась дерзости возразить: «Но ведь папа сказал…», мама прямо-таки с яростью на нее напустилась. «Твоего отца здесь нет, — холодно заявила она дочери. — А я — есть. И я знаю, что приличествует юной жительнице Удачного, а что нет. И тебе следовало бы понимать это. У тебя впереди еще очень много лет, которые ты проведешь в звании женщины. Я вполне понимаю твое нетерпение и любопытство. Я нахожу естественным, что ты мечтаешь о великолепных нарядах и о том, чтобы вечерами напролет танцевать с молодыми мужчинами. Но слишком жгучее нетерпение, слишком жадное любопытство… как бы помягче выразиться… может завести тебя на ту же кривую дорожку, что и твою тетушку Альтию. Так что лучше уж доверься мне. Я подскажу тебе, когда придет время для исполнения твоей мечты. Ибо я знаю, что бал Осеннего Подношения — это не только и не столько замечательные платья и блестящие глаза молодых людей. Я сама — женщина из старинной семьи торговцев Удачного, кому знать, как не мне! В отличие, между прочим, от твоего отца. Так что, Малта, лучше тебе успокоиться на сей счет. Иначе потеряешь и то, чего сумела добиться».
И мать вышла из комнаты, где они завтракали, не дав Малте даже рот открыть для возражения. Малта, впрочем, в споры вступать и не собиралась. Она уже решила для себя, — это ни к чему. Только вызовет у матери подозрения. Чего доброго, следить за ней примется. Зачем себе лишние препятствия создавать?