Волшебный корабль - Страница 231

231

Заклинивший блок выбрал именно этот момент, чтобы начать свободно вертеться. Один конец подвешенной шлюпки резко упал вниз, и люди, не успевшие ни за что ухватиться, вывалились в воду… из которой навстречу им показался вынырнувший змей.

Кеннит, по-кошачьи ловкий и гибкий, успел уже в падении оттолкнуться от шлюпки. И вцепиться в фальшборт «Сигерны» сперва одной рукой, потом и обеими. Он как раз подтягивался, когда змей поднял голову и посмотрел на него из воды. Простреленный глаз подтекал ихором и кровью. Из широко разинутой пасти рвался визг, полный ярости и отчаяния. И надо же было такому случиться, что слепой глаз оказался обращен к барахтавшемуся в воде капитану «Сигерны» и его спутникам. А перед зрячим болтались ноги Кеннита, перелезавшего через фальшборт. Кеннит заметил опасность и быстро перекинул одну ногу… вторую уже не успел. Разверстая пасть взмыла высоко вверх — и сомкнулась на ней.

Боль впилась тысячей раскаленных кинжалов, и у Кеннита вырвался страшный крик… Но потом все прекратилось. Снизу вверх прокатилось благословенное онемение. Оно без следа смыло страдание и начало распространяться по телу. Какое облегчение! Какое спасение от боли!.. Крик пирата завершился стоном и смолк.

— НЕТ!!! — шлюха Кеннита с визгом летела к нему через палубу. Наверное, она наблюдала за боем с «Мариетты». Никто не встал у нее на пути; еще остававшиеся в живых при виде всплывшего змея шарахнулись в разные стороны. Этта размахивала оружием, попавшим ей под руку: на солнце вспыхивал топорик, не то плотницкий, не то вовсе кухонный. И она кричала! Да как! В морду чудовища, уже отдиравшего Кеннита от фальшборта, летели чудовищные матюги, способные вызвать оторопь даже у видавших виды пиратов…

Сила человека несоизмерима с силой морского змея, но Кеннит вцепился в поручни мертвой хваткой гибнущего. Очень скоро, однако, его руки должны будут разомкнуться сами собой: парализующий яд, попавший в глубокие раны, быстро разбегался по телу. Еще чуть — и Кеннит будет беспомощен. Когда Этта обхватила его поперек тела, он едва смог это почувствовать.

— Отпусти его! — бесстрашно приказала она нависшему над ними чудовищу. — Отпусти, ты, сучий потрох, говно протухшее, червяк слизистый! Отпусти, говорю!!!

Борьба длилась только потому, что подраненный змей тоже слабел. Тем не менее он упрямо сжимал зубами ногу Кеннита в сапоге, так что капитан плашмя висел над водой. Этта столь же упрямо держала Кеннита и цеплялась за борт. Женщина оказалась сильней, чем мог предположить Кеннит. Он скорее увидел, нежели почувствовал, как змей крепче сжал челюсти. Его зубы рассекли мышцы, как горячий нож — масло. Обнажились кости, и едкая слюна из пасти страшилища сразу оставила на них выщерблины.

Вот голова змея начала приходить в движение: сейчас он как следует тряхнет ею… и либо оторвет Кеннита от фальшборта, либо выдернет его ногу из тела.

Этта всхлипнула и занесла свой топорик…

— Будь ты проклят! — закричала она. — Проклят, проклят, проклят…

Ее ничтожное оружие сверкнуло и нанесло удар. Но не такой, какого ожидал Кеннит. Он-то думал, Этта бестолково рубанет по несокрушимым чешуям, покрывавшим бронированную морду змея… Вместо этого топорик обрушился на кость, и так уже наполовину разъеденную. Раздался треск… Голова змея исчезла, а Кеннит сразу оказался на палубе и увидел, как хлещет кровь из бесформенного, размочаленного огрызка, оставшегося от ноги. Этта по-прежнему держала его поперек тела, таща прочь от фальшборта. Он услышал, как закричали матросы: змей, высоко выпроставшийся из моря, начал заваливаться навзничь… и, внезапно обмякнув, рухнул в волны. Покрасневшая вода сомкнулась над ним. Больше он не появится. Он умер. А Этта скормила ему его, Кеннита, ногу.

— Зачем ты… это… сделала? — спросил он еле слышно. — Что я такого… тебе причинил… чтобы мне ногу рубить?

— Жизнь моя, любовь моя… — в голос рыдала она. Потом Кеннита поглотила милосердная тьма.

Невольничий рынок был царством немыслимой вони. Самой скверной, какую Уинтроу доводилось когда-либо обонять. Оставалось только предположить, что для любого живого существа среди прочих запахов самым невыносимым был запах сородича, настигнутого смертью или болезнью. Уинтроу ничего не хотел так, как поскорее миновать это место. Его отвращение было особого рода. Оно взывало из коренных, неподвластных сознанию глубин его плоти. Оно быстро перекрыло жалость, сострадание и гнев, охватившие его при виде человеческого несчастья. Уинтроу шел так быстро, как только мог, еле сдерживаясь, чтобы не побежать. Но невольничьи рынки все не кончались…

Когда-то ему доводилось видеть животных, согнанных и во множестве запертых вместе. Он наблюдал скот, приготовленный для забоя. Но бессловесные твари не понимали происходящего. Они ожидали своей участи, жуя жвачку и отгоняя хвостами мух. И держали их все-таки во дворах либо в загонах. Их не сковывали по рукам и ногам, они не плакали, не выкрикивали слов ярости, отчаяния и тоски…

— Я не могу вам помочь… не могу…

Уинтроу поймал себя на том, что начал потихоньку бормотать это вслух, и прикусил язык. Все было верно. Он ничем не мог им помочь. Ни кандалы сломать, ни татуировки с лиц вывести, ни убежать… Каждому придется один на один спорить с немилосердной судьбой. Кто-то, будем надеяться, еще обретет в этой жизни свободу и счастье. Не вечно же продлится такое безысходное горе…

Через несколько шагов Уинтроу увидел вещественное подтверждение этой мысли. Ему попался человек, кативший ручную тележку, нагруженную тремя безжизненными телами. Истощенные мертвецы выглядели обтянутыми кожей скелетами, но работнику все равно было нелегко.

231